31 января 1834 года (183 года назад) - именно в этот день сотрудником Цензурного комитета Никитенко был подписан в печать второй номер ежемесячного русского журнала "Библiотека для чтенiя", в котором, в апреле того же 1834 года, впервые выйдет повесть А.С.Пушкина "Пиковая дама".

Нет более близкого, и столь популярного русского классического произведения, в котором отражается тема карточной игры и игральных карт. Если рассуждать, на какую дату может быть определен День российского карточного коллекционера, то 31 января определенно может считатья как один из возможных дней, наиболее подходящих по всем критериям: этот день имеет историю, имеет значимый факт, и если говорить об официальном "дне рождения Пиковой дамы" как художественного образа, то бесспорно, 31 января является самым оптимальным для этого денем. Впрочем, и сама цифра 31 содержит в себе немало загадочно-мистического смысла...

​Российское карточное общество

«Графиня не имела злой души, но была своенравна, как женщина избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света; таскалась на балы, где сидела в углу разрумяненная и разодетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо»... Так характеризует Пушкин свою Пиковую Даму. Гениальная повесть Пушкина и вдохновленная ею опера Чайковского дали типу Пиковой Дамы исключительную популярность. Едва лишь повесть появилась в печати (1834 г.), читатели сейчас же обратили внимание не только на обрисовку этого типа, но и на индивидуальные черты главной героини, в которых узнали портрет особы, хорошо известной большому свету обеих столиц. «При Дворе — внес Пушкин в свой дневник — нашли сходство между старой графиней и княгиней Н. П. и, кажется, не сердятся». В печатном тексте повести графиня, не по случайной ошибке, несколько раз названа княгиней. Таким образом, сам автор намекнул, что Пиковая Дама списана с живого лица, и назвал это лицо. Списана, конечно, не с механическою точностью, а с претворением реального образа в произведение искусства и на фоне своего времени. Пушкин не только оценил в оригинале «Пиковой Дамы» историческое явление, но это явление художественно выразил, отбросив все ненужное творческому замыслу, оттенив все для него существенное, и озарил исторический образ светом своей мудрой иронии.

«Княгиня Н. П.» — княгиня Наталья Петровна Голицына, рожденная графиня Чернышева, которую поэт, вступив в свет, застал уже глубокой старухой: она родилась в 1741 г. Ее юные годы протекли при Дворе еще Елизаветы Петровны, и во времена Николая Павловича она казалась какою-то странною загробною тенью среди живых, движущимся памятником русской истории. При Дворе она занимала высокое положение, притом вовсе не по званию и заслугам мужа. Князь Владимир Борисович Голицын (1731-1793), по согласным отзывам современников, был человек недалекого ума, не имел, несмотря на огромное богатство, и большого чина (умер всего только бригадиром), и Пушкин, по-видимому, не погрешил против истины, изобразив его таким мужем, с которым решительная супруга крайне редко доходит до объяснений и рассуждений. Княгиня, когда его не стало сама уже немолодая, вдовствовала почти полвека, - как говорили шутники, свято исполняя завет мужа, который ей «приказал долго жить». (Дневник И. М. Снегирева, I, 157). Единственное, что она уважала в муже это - его знатное имя; тот же Снигирев передает о ней такой анекдот (1834 г.): «она все фамилии бранит и выше Голицыных никого не ставит, и когда она пред внучкою своей шестилетней хвалила Иисуса Христа, то девочка спрашивала: не из фамилии ли Голицыных Иисус Христос?»

Вот что рассказывает о княгине Н. П. Голицыной знаменитая хранительница преданий былого дворянства Е. П. Янькова, колоритные воспоминания которой записал и издал ее внук Д. Благово («Рассказы бабушки», СПБ, 1885). «Княгиня Наталья Петровна была женщина очень умная, любимая императрицею Екатериною и Мариею Федоровною, с которою была весьма коротка, и уважаемая всем Петербургом, где большею частью жила при Дворе, потому что была статс-дамою и чуть ли не имела Екатерининской ленты первой степени. Она много путешествовала и была в Париже при Людовике XVI, была очень хорошо принята несчастной королевою Марией - Антуанеттой и выехала из Парижа незадолго до начала революции. Она была собою очень нехороша: с большими усами и с бородой, отчего ее называли la princesse-moustache. Хотя она и была довольно надменна с людьми знатными, равными ей по положению, но вообще она была приветлива». Пушкин сохранил ей надменность, но приписал ей молодости красоту, может быть лишь для того, чтобы воспоминанием о «Vénus moscovite» («Венера московская») и старым портретом «красавицы с орлиным носом, с зачесанными висками и с розою в напудренных волосах», усилить впечатление чудовищной старости Пиковой Дамы. Прозвище «Vénus» («Венера») носила у парижан времен Людовика XVI ее старшая дочь Екатерина Владимировна (впоследствии графиня Апраксина), которая, по словам Яньковой, была «очень хороша собою, но имела черты резкие и выражение лица довольно суровое, и поэтому, когда она была в Париже, ее называли французы «Vénus en courroux» («Венера в гневе»), потому что походила на разгневанную богиню». Может быть, именно это прозвище дочери подсказало Пушкину такой штрих, как «Vénus moscovite», так же, как ужасное, зловещее лицо древней старухи, ее усы и бородка, соответствующе народным представлениям о ведьме, могли послужить тем зерном, из которого вдохновение Пушкина вырастило увлекательную повесть страсти и греха.

«Княгиня Наталья Петровна» — продолжает Янькова — «кроме того, что женщина от природы очень умная, была и великая мастерица устраивать свои дела". Получив после смерти мужа хотя большое, но расстроенное и малодоходное состояние, она «продала половину имения, заплатила долги и так хорошо все обделала, что, когда умерла, то оставила слишком шестнадцать тысяч душ». В числе ее имений было подмосковное село Вяземо, некогда принадлежавшее Борису Годунову. Пушкин в детстве не раз бывал в Вяземе (в двух верстах от него находилось Захарово, деревня бабушки поэта М. А. Ганибал), и, вероятно, с малых лет имел некоторое представление о старухе Голицыной. Живая и энергичная Голицына много путешествовала по западным странам и воспитала заграницей своих детей. Дети Натальи Петровны даже по-русски говорили плохо, но в одном отношении воспитаны были не на заграничный лад, а скорее по родимому Домострою: властная княгиня умела навеки вселить в их сердца страх родительский. «Вся семья перед княгиней трепетала, и она до конца жизни детей своих называла уменьшительными именами: Апраксину Катенькой, а Катеньке было далеко за шестьдесят лет; сын был для нее все Митенькой. Привыкнув их считать детьми и будучи сама уже очень стара, она никак себе представить не могла, что и они уже не молоды. Рассказывают, что, когда князь Дим. Влад., бывая в Петербурге, останавливался у матери в доме, ему отводили комнаты в антресолях, и княгиня всегда призывала своего дворецкого и приказывала ему позаботиться, чтобы все нужное было у Митеньки, а пуще всего смотреть за ним, чтоб он не упал, сходя с лестницы... Несмотря на то, что все имение было Голицынское, княгиня Наталья Петровна самовластно всем заведовала, дочерям своим при их замужестве выделила по две тысячи душ, а сыну выдавала ежегодно по 50 тысяч руб. ассигнациями.

Будучи начальником Москвы, он хотя получал от казны на приемы и угощения, но этого ему не доставало, и он принужден был делать долги. Это стало известно государю Николаю Павловичу; он говорил княгине, чтобы она дала что-нибудь своему сыну. Тогда она смиловалась и прибавила ему еще 50 тысяч ассигнациями, думая, может быть, что его щедро награждает, но из имения, кроме ста душ, до самой кончины ее он ничего не имел». Над таким зависимым положением добродушного генерал-губернатора немало трунили. «Сказывал ли я тебе»— писал в 1833 г. кн. П. А. Вяземский А. И. Тургеневу,— почему князь Димитрий Владимирович не носит усов, вопреки общему положению?— потому что он еще не отделенный сын». Тут же Вяземский сообщает об одной характерной черте старой княгини, которой тогда было 92 года: «князь Димитрий Владимирович в трауре по кончине тещи, а старуха Вольдемар и в ус не дует» («Остафьевский архив князей Вяземских», III, 222—223). Это как нельзя лучше сходится со следующей сценою из «Пиковой Дамы». Графиня спрашивает:

— «Я чай, она уж очень постарела, княгиня Дарья Петровна?»
— «Как постарела?»— отвечал рассеянно Томскиій: «она лет семь как умерла».

Барышня подняла голову и сделала знак молодому человеку. Он вспомнил, что от старой графини таили смерть ее ровесниц, и закусил себе губу. Но графиня услышала весть для нее новую с большим равнодушием.

— «Умерла!» — сказала она: «а я и не знала!..»

Даже имя Дарьи Петровны здесь не случайно подвернулось Пушкину: так звалась родная сестра княгини Н. П. Голицыной — Салтыкова, жена графа Ивана Петровича, фельдмаршала.

​Так почивала старая princesse-moustache на лаврах всеобщего почтения и даже подобострастия.

«Все знатные вельможи и их жены оказывали ей особое уважение и высоко ценили малейшее ее внимание» («Рассказы бабушки»).

Каким же образом Наталья Петровна заняла такое выдающееся положение? Им она не была обязана ни простаку-мужу, жившему и умершему у нее под башмаком, ни сыну-вельможе, так как еще в начале царствования Александра I она давно уже вдова, была пожалована статс-дамой—по словам современника (Записки С. П. Жихарева) «вопреки существующему в подобных случаях обычаю не за заслуги мужа, который был только бригадир в отставке, но за семейные свои добродетели и во внимание к общему уважению, которым она пользовалась». Семейными добродетелями княгини принято было восхищаться. Московский стихотворец Василий Львович Пушкин, дядя автора «Пиковой Дамы», не рассуждая, вторил общему хору, когда сочинял такое приветствие Голицыной (1819 г.):

В кругу детей ты счастие вкушаешь; Любовь твоя нам счастие дарит;
Присутствием своим ты восхищаешь.
Оно везде веселие родит.
Повелевай ты нашими судьбами!
Мы все твои, тобою мы живем
И нежну мать, любимую сердцами,
В день радостный с восторгом мы поем.
Да дни твои к отраде всех продлятся!..

Репутация княгини была установлена незыблемо и непререкаемо, великосветский идол вознесся высоко над своими добровольными рабами. В известные дни «весь Петербург» скакал на поклон властной старухе в ее дом, на углу Большой Морской и Гороховой (впоследствии дом графа Чернышева). Довольно сухая от природы, она с годами все больше черствела и каменела. Такою застал и изобразил ее Пушкин, который не мог не выделить ее из ряда представительниц прошлого:

Тут были дамы пожилые В чепцах и в розах, с виду злые, —

говорит он, описывая в «Онегине» светское собрание. Леденящий холод, которым веяло от Голицыной, шел не от обычного старческого консерватизма. Страх, который внушала Голицына, ее надменность, которую она, напомним к ее чести, выказывала только людям своего круга, были явлением иного порядка.

Этот страх был своеобразным началом премудрости государственной, а надменность была настоящим политическим служением. Голицына была—Пушкин этого не отметил, потому что это не входило в его художественную задачу—политической деятельницей.

Однажды, в 30-хъ годах, А. О. Смирновой пришлось, по должности фрейлины, сопровождать императрицу Александру Федоровну к Голицыной. «Она была» рассказывает об этом посещении Смирнова («Записки», I, 97) — «именинница. Ее Величество спросила ее о здоровье. Она вздохнула:

—Все больна из-за этих проклятых французов. Я была так поражена, когда они увезли королевскую семью из Версаля, что выкинула, и до сих пор еще не поправилась"...

Все дети Голицыной родились гораздо раньше, и во время Великой Революции ей было около пятидесяти лет, но в спутанных старческим слабоумием представлениях и воспоминаниях княгини отчетливо жил ужас, порожденный революцией, начало которой довелось ей видеть. С редким для женщины ее круга и эпохи историческим пониманием Голицына провела аналогию между Францией и Россией и — ужаснулась за судьбу своего класса, На ее глазах погибало французское дворянство, — надо было высоко поставить дворянский принцип в России. И вот, рассказывает умный и желчный Вигель (Записки, изд. 2-ое), «сия знаменитая дама схватила священный огонь, угасающий во Франции, и возжгла его у нас на севере. Сотни светского и духовного звания эмигрантов способствовали ей распространить свет его в нашей столице. Составилась компания на акциях, куда вносимы были титулы, богатства, кредит при Дворе, знание французского языка, а еще более незнание русского. Присвоив себе важные привилегии, компания сия назвалась высшим обществом и правила французской аристократии начала прилаживать к русским нравам... Екатерина благоприятствовала сему обществу, видя в нем один из оплотов престола против вольнодумства, а Павел I даже покровительствовал его»...

В этом процессе начинавшегося самоопределения русского дворянства, почуявшего первые признаки грядущей опасности и впервые подумавшего о защите своих привилегий, «не совсем было трудно усастой княгине Голицыной, с умом, с твердым характером, без всяких женских слабостей, сделаться законодательницей и составить нечто похожее на аристократию западных государств».

Рок жестоко посмеялся над старой княгиней. Ей пришлось увидеть и в России социальный бунт, притом произведенный дворянами, а в числе революционеров - человека из собственной семьи княгини, носителя той фамилии, которую носила она сама в девичестве, своего внучатного племянника графа 3. Г. Чернышева, последнего в мужской линии этого рода. Конечно, она не могла сочувствовать своему несчастному внуку, который ушел в Сибирь, но и покаравшей декабристов власти она не простила удара, нанесенного ее семейной и личной гордости. Рассказывают, что когда ей был в Зимнем Дворце одной высокой особой представлен граф Чернышев, Александр Иванович, которого вознесло на первые ступени в государстве декабрьское дело, и который пытался овладеть родовыми имениями сосланного Захара Чернышева, княгиня не ответила на почтительный поклон первенствующего царского любимца и резко сказала: Je ne connais qu’un seul comte Чернышев, qui est en Sibérie» (Я знаю только одного графа Чернышева, который находится в Сибири)…

Княгиня Н. П. Голицына пережила создателя «Пиковой дамы». Она умерла почти годом позже Пушкина, прожив 97 лет.