В воспоминаниях Александра Николаевича Бенуа есть отдельная глава, почти целиком посвященная «Пиковой даме». Не столько повести Пушкина, сколько опере Чайковского, на премьере которой, состоявшейся 7 декабря 1890 года в Петербурге, присутствовал молодой художник, еще и не помышлявший быть иллюстратором. «Меня лично „Пиковая дама“ буквально свела с ума, превратила на время в какого-то визионера, пробудила во мне дремавшее угадывание прошлого». Так Бенуа уверовал в возможность воскресить это прошлое средствами другого искусства: «Музыка „Пиковой дамы“ получила для меня силу какого-то заклятия, при помощи которого я мог проникнуть в издавна меня манивший мир теней». Существенным для Бенуа было и другое: то, что опера, «не переставая быть иллюстрацией или инсценировкой рассказа Пушкина, стала чем-то характерным для него — Чайковского». Оказалось, что литературный текст не мешал проявить себя композитору, — мысль, к которой не раз будет возвращаться Бенуа уже как художник-иллюстратор.

Через девять лет после премьеры, в канун 100-летия со дня рождения Пушкина, московский издатель П. П. Кончаловский, задумав выпустить иллюстрированное издание сочинений поэта, обратился к разным художникам, в числе них был и маститый Репин, и еще молодой Константин Сомов, который, оставив за собой «Графа Нулина», написал издателю, «что есть Шура Бенуа и что он может сделать иллюстрации к „Пиковой даме“». На эту тему Сомов уже переговорил с Бенуа, который, вероятно, сам и выбрал «Пиковую даму». «Шура, — сообщал тут же Сомов, — кажется, охотно примется и даже до ответного письма возьмется за рисование». Хотя участие Бенуа в этом издании ограничилось одной иллюстрацией и одной заставкой, именно они, наряду с рисунками К. А. Сомова и Е. Е. Лансере, были отмечены С. П. Дягилевым в статье «Иллюстрации к Пушкину»: «…это единственные настоящие иллюстрации к рассказам Пушкина, сделанные специально для этих рассказов, без них не существующие и, с другой стороны, ярко выражающие характер творчества самих художников».

Второй раз Бенуа приступил к иллюстрированию «Пиковой дамы» в 1905 году, после работы над рисунками к «Капитанской дочке» и к «Медному всаднику»; последние, как известно, были отвергнуты «Кружком любителей русских изящных изданий», но получили широкую известность благодаря их публикации на страницах журнала «Мир искусства» (1904. № 1). К «Пиковой даме» Бенуа на этот раз исполнил семь слегка подцвеченных черных акварелей. Серия эта, по-видимому, осталась незаконченной, в ней отсутствуют и заключительная сцена карточной дуэли Германна с Чекалинским, и такой драматический момент, как смерть графини. Но линия Германна уже в этой серии прослежена художником шаг за шагом, по законам драматургического, почти кинематографического действия. Германн, замерший у подъезда дома графини в ожидании отъезда ее черной кареты (эту композицию Бенуа использует в последней редакции иллюстраций), Германн, осторожно вступающий в пустынный дом графини (большой рисунок, воспроизведенный в пушкинском томе автотипией на отдельной вклейке), маленькая фигурка Германна, удаляющаяся из дома графини после ее смерти (художник заменит эту сцену виньеткой с изображением Германна, спускающегося по круглой потайной лестнице), фигура Германна, возвышающаяся над гробом графини (похожий рисунок войдет в окончательный вариант иллюстраций).

Эти рисунки предназначались для Комиссии народных изданий при Экспедиции заготовления государственных бумаг, однако напечатаны были не отдельной книгой, как, очевидно, предполагалось, а в брокгаузовском томе, который содержал иллюстрации самых разных художников и который, вероятно, имел позднее в виду А. Эфрос, назвав подобные издания «своего рода универсальными магазинами книжных нарядов».

К тому же напечатаны рисунки были только через пять лет после их исполнения, когда Бенуа был уже занят работой над новым вариантом иллюстраций к «Пиковой даме». В том же 1910 году А. Бенуа опубликовал в киевском журнале «Искусство и печатное дело» статью «Задачи графики», в которой специально говорил о правах и обязанностях иллюстратора: «…здесь художник становится в зависимость от другого творчества, и если не обязан всецело подчиниться ему, то во всяком случае не должен забывать о необходимости гармоничного сочетания своей работы с той, в которую он призван войти <…>. Графику можно рассматривать двояко: или как иллюстрация, или как украшение. И то и другое должно непременно служить делу книги…»

Такие задачи ставил перед собой и сам Бенуа, особенно в работе над последним вариантом своих иллюстраций к «Пиковой даме», тем более что предназначались они не для издательства, а были выполнены по заказу знаменитой в то время петербургской типографии Р. Голике и А. Вильборг. На этот раз художник не ограничился серией однотипных рисунков, он сочинил целую книжную партитуру, которую составили семь страничных иллюстраций, шесть заставок, семь концовок, шесть маленьких акварелей к эпиграфам и два фронтисписа ко всему изданию.

Тема карточный игры, тайна трех карт нашла здесь и свое буквальное графическое выражение.

Книгу большого формата in quarto (в четвертую долю листа) открывает фронтиспис, на котором впервые появляется Пиковая дама, но появляется в виде «дамы пик», словно вытянутой из колоды игральных карт. На втором фронтисписе, к эпиграфу из «Новейшей гадательной книги»: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность», Бенуа помещает другую карту, составленную из двух половинок, однако картинки не повторяют зеркально друг друга, как на обычных игральных картах. Ясный чистый профиль молодой графини с розой в руке — на верхней половине карты и сухой профиль старухи с колючей веткой — на нижней. Два возраста, два различных образа. «Дама пик» опять становится Пиковой дамой, игральная карта — иллюстрацией к повести. Такая же краткая портретная формула игры как судьбы и судьбы как игры сопровождает эпиграф из анонимной переписки на французском языке к четвертой главе: «7 Mai 18**. Homme sans moeurs et sans religion!» («Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого»). Германн — червонный валет с тузом в руке — наверху, и его же поникшая фигурка в смирительной рубашке — внизу. Реалии повести — игральные карты — оказываются здесь двойными портретами, графическими знаками роковой судьбы ее героев. Не случайно в книге они уменьшены до размеров колоды пасьянсных, гадательных карт.

Вынося пушкинские эпиграфы к разным главам на отдельные страницы, Бенуа делает их значимыми и в чтении, и в оформлении книги, уравнивает с большими иллюстрациями. Они тоже печатались отдельно от текста, тоже наклеены на плотную бумагу книжного листа, как на паспарту, их тоже обегает бледная цветная рамка типографского бордюра, очерчивая вокруг них белое поле. Кажется, карта лежит на плоскости страницы, как на зеленом сукне стола. И вместе с тем она не чужая книге: печатная графика, как известно, начиналась тоже с игральных карт. Разбросанные по тексту заставки и концовки составляют еще один ряд графических ремарок, но относящихся непосредственно к сюжету повести. Наконец, семь больших страничных иллюстраций, по одной к каждой главе:

Глава I. Графиня в Версале
-''- II. Туалет графини
-''- III. Германн у подъезда дома графини
-''- IV. Германн и мертвая графиня
-''- V. Явление графини Германну
-''- VI. Германн у Чекалинского
Иллюстрация к заключению

Так, очевидно, самим художником поименованы рисунки в каталоге выставки «Мира искусства» 1911 года, на которой они были экспонированы и заслужили одобрение долго не принимавшего Бенуа И. Е. Репина («У него есть воображение, есть вкус и чувство эпохи»).В иллюстрациях к «Пиковой даме» Бенуа перешел от черно-белой графики, бытовавшей в его время, к живописной цветной акварели. Вот почему они оставляют ощущение великолепия интерьерной, театральной живописи. Иллюстрации сменяют друг друга, как декорации или интерьеры разных эпох. Зеленое сукно стола, кружева платьев, высокие парики, свет канделябров, зеркала, весь антураж столь излюбленного Бенуа XVIII века, в сцене в Версале — время и место действия первой иллюстрации. И зеленое сукно в петербургском доме Чекалинского, куда приходит Германн. Как будто та же композиция, но здесь все иное: и интерьер, и обстановка, и персонажи, — художник переносит нас в другой, уже XIX век.

Прозаический быт дома бедного офицера в иллюстрации «Явление графини Германну» напоминает жанры П. А. Федотова, художника, которого высоко ценил А. Н. Бенуа, а сцена «Германн у подъезда дома графини», несмотря на то, что действие на этот раз вынесено на петербургскую улицу, имеет привкус театральности, идущей скорее от оперной традиции «Пиковой дамы».

Впрочем, Бенуа и не скрывает сценического характера своих иллюстраций. Последняя большая иллюстрация к Заключению уже не имеет никакого отношения к сюжету и целиком сочинена художником. Здесь нет ни карт, ни Германна, ни Пиковой дамы. Только пустая театральная сцена и костлявая фигура Смерти, огромная тень которой пляшет на опущенном зеленом занавесе, и еще часы на стене, но без стрелок. Игра окончена, гаснут свечи, и последний музыкант покидает зал.

Его согнутая, уходящая из картины фигурка напоминает тень человека, оказавшегося возле парикмахерских манекенов на одном из петербургских пейзажей Добужинского.

Так графическая партитура к пушкинской повести, начатая художником с игральной карты и сцены в Версале, заканчивается за пределами города Пиковой дамы. Уже сам по себе такой театрализованный финал переводит графическое повествование в план театрального представления. Недаром композиция этой сцены так походит на композицию театрального листа из знаменитой «Азбуки в картинах» Александра Бенуа, только там занавес раскрыт, и мы видим персонажей итальянской комедии дель арте — Пьеро, Арлекина и Коломбину, — которые фигурируют и в блоковском «Балаганчике».

По аналогии с азбукой и эту серию рисунков можно было бы назвать «„Пиковая дама“ в картинах…», если бы Бенуа ограничился только страничными иллюстрациями. Правда, роль его собственно в оформлении «Пиковой дамы» оказалось прояснить не так просто, — тем более что, в отличие от своих товарищей по «Миру искусства», сам Бенуа, как правило, шрифты не писал и слыл больше иллюстратором, чем оформителем, — если бы не сохранившееся письмо художника одному собирателю, написанное почти через тридцать лет после выхода книги. «Очень рад, что Вам… достался хороший экземпляр той книги, в которой я решился передать в определенных образах (увы, местами грешащих неточностями) чудесную повесть Александра Сергеевича, пленившую меня с самой ранней моей юности!.. Могу еще сообщить, что переплет является уменьшенным повторением переплета той книги образцов издательства Плюшара, которая была в моей библиотеке, а „форзац“ воспроизводит одну из бумажек начала XIX века из моего (богатейшего!) собрания таких Vorsatz-papier…» К этому следует добавить, что елизаветинская гарнитура, которой набирались многие издания «Мира искусства» и которой набрана «Пиковая дама», по свидетельству Д. И. Митрохина, была разработана, по-видимому, по инициативе самого А. Н. Бенуа. «Пиковая дама» с иллюстрациями Бенуа и вступительной статьей Н. О. Лернера была выпущена типографией Р. Голике и А. Вильборг в 1911 году в трех вариантах. (Как сообщал журнал «Известия преподавателей графических искусств», «10-рублевый экземпляр „Пиковой дамы“ издан в красивом бумажном переплете, но для любителей имеются экземпляры в более роскошных переплетах в 12 и 15 рублей. Кроме того, выпущено 50 особенно роскошных нумерованных экземпляров по 35 руб. без пересылки»). До сих пор в собраниях библиофилов встречаются разные экземпляры «Пиковой дамы» в разных переплетах, в бумажном (точнее, в картоне, оклеенном белой бумагой), в белом шелке и сафьяне.

Работа над «Пиковой дамой», как известно, не ограничилась для Бенуа иллюстрированием книги. В 1921 году на сцене Мариинского театра в Петрограде он поставил в своих декорациях оперу Чайковского, на премьере которой, состоявшейся в том же самом зале, он сам когда-то присутствовал.

Посмотреть другие иллюстрации А.Бенуа к "Пиковой даме":
Листать

На этом историю иллюстрирования Александром Бенуа «Пиковой дамы» можно было бы и закончить, если бы его рисунки не вписались так плотно в сознание целой эпохи. Так или иначе каждый, кто вступает на территорию «Пиковой дамы», не сразу может выбраться из колеи, проложенной ее первым иллюстратором. Даже пытаясь перевести пушкинскую повесть на язык другого искусства.

Когда начинающее русское кино обратилось к «Пиковой даме», оно тоже было вынуждено оглядываться на иллюстрированное издание Р. Голике и А. Вильборг. И демонический профиль знаменитого Ивана Мозжухина — кинематографического Германна в фильме Я. А. Протазанова, вышедшем на экран в 1916 году, казался прямо срисованным с иллюстраций Бенуа. (В предисловии к либретто фильма, где он прямо назывался «киноиллюстрацией», говорилось, что «выбор пал именно на „Пиковую даму“, так как сценичность этой повести давно уже признана»).

От Бенуа не сразу оторвалась и сама книжная иллюстрация. У В. И. Шухаева, иллюстрировавшего «Пиковую даму» в начале 20-х годов для французского издания, взгляд на пушкинскую повесть был другим, но и он не смог отвести взгляд от рисунков своего предшественника. В известном смысле шухаевские рисунки можно рассматривать не только применительно к пушкинскому тексту, но и как вариации на темы рисунков Бенуа, как иллюстрацию иллюстраций. Тот же иллюстративный план, тот же сценарий, тот же самый Петербург «Пиковой дамы», который в памяти петербуржцев, особенно тех, кто оказался в эмиграции, имел свои адреса:

— На Литейном, прямо, прямо,
Возле третьего угла.
Там, где Пиковая Дама
По преданию жила!

(Агнивцев Н. Блистательный Санкт-Петербург. Берлин, 1923).

Правда, в рисунках Шухаева больше, чем у Бенуа, собственно петербургского текста, города не только «Пиковой дамы», но и собора Смольного монастыря, Адмиралтейской иглы. Художник как будто знает все наперед, он не читает, а то ли перечитывает пушкинский текст, то ли перелистывает рисунки старой книги. Перечитывает, однако, жестче и острее. Там, где у Бенуа целая декорация, как в сцене «Германн у подъезда дома графини», у Шухаева две заставки, два кадра, один из которых крупным планом — голова Германна в высоком офицерском кивере на фоне регулярно расставленных петербургских домов, другой — общий, отъезд графини, где мы видим лишь колесо кареты, ноги слуг, край платьев. Перелистывая парижское издание «Пиковой дамы», все это замечаешь не сразу, холодноватая стильность рисунков напоминает манеру начала века, но резкость и острота символов характерны уже для графики 20-х годов.

От рисунков Бенуа рисунки Шухаева отделяет чуть больше десяти лет, но принадлежат они разным эпохам. Новый иллюстратор тоже играет в карты и с картами, но Пиковая дама или «дама пик» у него не просто тихо вступает в книгу, как в издании 1911 года, карта со старой графиней тут брошена поверх, покрывая собой изображение молодой графини, как будто сошедшей с французской гравюры XVIII века. Другую карту Шухаев делит не по горизонтали на две половины, а режет по диагонали, из угла в угол. Игральная карта здесь не знак судьбы, олицетворенный в портретных миниатюрах, а зеркальная маска смерти. И на других шухаевских рисунках графиня выглядит то ли символом смерти, то ли ее призраком. Шухаев договаривает там, где Бенуа только намекал, выводя фигуру Смерти за пределы повествования. Тема «Пиковой дамы», как будто такой далекой для начала 20-х годов, решена Шухаевым не как тема игры с судьбой, а как тема игры со смертью, хотя решена еще за карточным столом.

Следы «Пиковой дамы» тянутся и дальше, за пределы пушкинской повести. Мотив карточной игры содержится и в гравюрах Николая Купреянова, и в офортах Василия Масютина, но уже отдельно от Пиковой дамы, лишь с «дамой пик» на руках.

Однако к концу 20-х годов сама мифология темы карт и карточной игры лишилась романтического привкуса и нередко служила объектом пародии, в которой реалии карточной дуэли были причислены к реквизиту старого мира. («Валеты с веревочными усиками», «короли с дворницкими усами», «дама, нюхающая бумажные цветки» — такая колода карт будет фигурировать в знаменитом романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».)

Но и позднее «Пиковую даму» читали не как романтическую прозу, а как еще одну повесть Ивана Петровича Белкина. Об этом прямо говорил Виктор Шкловский в середине 30-х годов: «Я дал подробную характеристику „Пиковой дамы“ потому, что мне важно установить отсутствие мистического содержания в повести». Новым читателям Пушкина демонизм Германна казался чуждым, и критики тех лет полагали, что он присочинен его интерпретаторами, прежде всего Александром Бенуа, у которого, как они утверждали, Германн «ближе к Раскольникову, чем подлинный герой „Пиковой дамы“».

В книжной иконографии «Пиковой дамы» произошла полная смена декораций. Даже в гравюре на дереве, изъяснявшейся обычно на языке символов и аллегорий. Неудивительно, что романтическая гравюрная реплика Алексея Кравченко к пушкинской повести выглядела в конце 30-х годов запоздалой. Больше отвечали духу времени литографии Николая Тырсы 1936 года. Идея художника сделать Пушкина непосредственным зрителем карточной игры Германна, идея выхода автора на сцену была во вкусе русской графики того времени. Не случайно современники расценили этот замысел художника как шаг вперед по сравнению с «Пиковой дамой» Бенуа.

Последующие иллюстраторы еще дальше уйдут в петербургский пейзаж, портрет, в партию Лизы и Германна, разыгрывая ее как некое подобие партии Татьяны и Онегина, а тема рока, судьбы, фортуны, тема карт и карточной игры — «тройка, семерка, туз», — по существу, надолго исчезнет с зеленого сукна русской графики.